Памятный знак «Детям войны», г. Витебск, район, Витебская область

Открыт в Витебске 25 июня 2011 года в рамках празднования Дня города. Находится в парке Партизанской славы имени Миная Шмырёва (бывший Парк им. Ленина). 

Памятник представляет собой фигуры мальчика-подростка и маленькой девочки, сидящих на ступенях разрушенного дома. В руках у мальчика краюха хлеба, которую он отдаёт девочке. В основании памятника бронзовая призма с надписью: «ДЕТЯМ ВОЙНЫ». Высота фигур – 1,5 м, общая – 1,8 м. Возле монумента проводятся различные торжественные мероприятия, посвящённые Великой Отечественной войне.

Белорусский поэт Владимир Ермакович посвятил этому памятнику такие строки:

«Где мальчик голодный, одетый в обноски,
Свой хлеба кусочек сестре отдает.
Пусть памятник этот скорбящий, неброский,
Для помнящих всех обелиском встает».

Булыгин Михаил Александрович, 1932 года рождения 

- Родился я в Витебске. Отец с матерью познакомились на фабрике имени Клары Цеткин. Работали вместе. Потом отец поступил в танковое училище. Переехали в Борисов, в военный городок. Там находился танковый корпус. Однажды случилась трагедия. 

Посадила мать меня около печки (мне было всего около года), а сама отлучилась. Из печки выпало полено, и все вокруг загорелось. Дом был на два подъезда, в нем жили офицеры с женами. Мать заскочила в огонь и успела меня ухватить, мои ноги уже обгоревшими были. А дом сгорел почти дотла. Отцу дали другую квартиру, уже в самом Борисове. Там жили до того времени, как я должен был идти в первый класс. Подготовились, а отца неожиданно перевели в город Прены, это в Литве. У отца уже было капитанское звание. Там я окончил первый класс русской школы, и отца опять перевели. Поближе к границе (18 км), в район Вильнюса. 

Когда началась война, нас было уже четверо, и пятым была мать беременна. В четыре часа утра как раз над нашей крышей раздался гул самолетов. В семистах метрах от нашего дома, на берегу Немана, был аэродром советских истребителей. Приказ Сталина – до 12 часов дня с нашей стороны не должно быть ни одного выстрела. Эх, если бы его не было… Зенитчики сидели за своими орудиями, провожали глазами немецкие самолеты, но был приказ не стрелять. Один солдат не выдержал, выстрелил, а офицер пришел и застрелил его. Это на моих глазах было. 

Немецкие самолеты без всяких помех подлетали к нашим и зажигали их. Только три последних истребителя (видно, в одном был сам командир эскадрильи) взмыли в воздух и ушли на Восток. 

Утром отец ушел в свою воинскую часть, а в полдень вернулся домой. С ним три солдата и грузовая машина. Как комиссар, он должен был отправлять семьи других офицеров в тыл. И только после этого приехал за своей семьей. Нас быстренько погрузили в машину. Попрощались. Отца я видел последний раз. 

Потом стало известно, что после этого он вернулся в бой. Немцы его, раненого, вместе с солдатами захватили в плен. Солдат не тронули, а его казнили сразу. Глаза выкололи, нос отрезали. Словом, издевались, как хотели. Как пишут в книгах, капитан Булыгин пал смертью храбрых. 

Мы стали догонять тот эшелон, на котором ехали семьи офицеров, и догнали его на станции Вороны. Только сели, как немцы его подожгли. Вместе с людьми сгорели все вагоны. Кто-то наш отцепил. Спаслось тринадцать женщин и, наверное, человек двадцать детей. Вылезли и сразу в лесок. Как сейчас помню, мы сели возле большого валуна. Мать быстренько спрятала под него отцовский аттестат и фотографии, где он в военной форме. Рассвело. Она велела мне сбегать к вагону и посмотреть, целы ли наши вещи. 

Пожитки были аккуратно сложены в большие ящики. Много всяких вещей. Надо ж было сверху положить портрет Сталина! Когда я подбежал, немцы уже его открывали. Как увидели этот портрет, давай его бить прикладами. Я бегом оттуда. Рассказал обо всем матери. 

Потом немцы ушли, и мы забрали то, что уцелело. Мать собрала всех женщин (она была старше) и говорит, что мы купим коня, подводу и будем двигаться на Витебск. Отсюда она родом. Так и сделали. 

Малые дети ехали на подводе, а большие шли пешком. Я помню, даже сестренку нес на плечах. Так мы дошли до самого Минска. Весь город горел. Остановились у одной женщины. Она была минчанкой и тоже с нами шла из Ворон. Здесь уже разбрелись все. 

Дальше с нами пошли только две женщины. Москвина (одна из них) жила на улице Фрунзе. В Витебске у нее с матерью был свой домик. Мою мать знало полгорода, так как на фабрике она руководила профсоюзом, и знали, что муж у нее офицер. Если бы узнали и немцы, то нас бы сразу расстреляли. Это бесспорно. К моей бабушке она сразу идти побоялась. Донесут. Пожили недолго у Москвиных. Но у матери уже приближались роды. Пришлось перебраться к ее матери, чей дом стоял на берегу Двины. 

Помню: 7 ноября, она рожает, а тут такая страшная бомбежка началась – кошмар. Наши бомбили вокзал и попали как раз в тот эшелон, где были снаряды. Все начало взрываться. Летят бомбы, самолеты гудят. Родила пятого, Сашеньку. Он с месяц пожил (молока в груди нет, кормить нечем) и умер. А через два месяца опухает и умирает сестренка Рая. Ей было два с половиной года. 

Одно время мать ходила в деревню менять вещи на еду. Так мы до зимы и дожили, а потом стало очень голодно. Оставшиеся брат с сестрой тоже начали пухнуть. А мать вообще еле ходит. Когда стало невмоготу, она попросила всех лечь спать. Дверь на крючок закрыли, дескать, утром никто не сможет встать. Это была бы голодная смерть. Все были раздутыми от голода, кроме меня. Я ходил на улицу Жесткова. Там стояли немцы, и их кухня была рядом. Там же деревянный мусорный бак. Из кухни выбрасывали мусор, и я там копался: то кость, какую пососу, то корку хлеба найду. Потому у меня организм и работал. 

И вот легли все спать. Стемнело. Вдруг – стук. Мать попросила, чтобы я открыл дверь. Там стоит какая-то дальняя родственница и держит в руках тазик с житом и коровью ногу. Поздравляет с Рождеством Христовым. Растопили печь (она у нас в комнате была, в окно труба выведена), и давай парить это жито. А потом мать с этой тетушкой брату и сестре, Валентине и Борису, силой толкали его в рот. Утром они проснулись, как ни в чем не бывало. Отжили. Коровью ногу, посекли. Мать еще потом долго бульон делала... 

В это время я тоже промышлял всем, что подворачивалось под руку. Например, собирал окурки. 

Мы с матерью «вытирюшивали» из них табак. Потом она ходила в соседние деревни и меняла его на картошку. Однажды я копался в мусорном ящике и нашел небольшую луковицу. Слышал, что немцы любят лук. У меня был на полтора литра чайник. Пошел на кухню. Смотрю, там пацанов человек, наверное, пятнадцать. И все к немцу, что на кухне был. Я с чайником стою и луковицу держу в руке. Немец всех выгнал, подошел ко мне. Берет луковицу и кусает. Горько ему, но не разозлился. Взял мой чайник и налил туда горохового супа. С самого низа, с мясом. Бегом домой. Мать туда литров семь кипятка влила. Зажили! 

А потом мать стала контактировать с партизанами из отряда «Моряк». Относила им разные сведения, а оттуда несла гранаты. Партизаны насыпали ей жита в мешок, прятали туда гранаты, и она приносила их в город. Естественно, больше не голодали. Кроме того, я стал постоянно к тому немцу наведываться. Ищу где-нибудь луковицу и бегу к нему. Кормил он нас месяцев семь. Хороший был человек. 

Мать часто попадала в облаву. Однажды она отдала золотое кольцо немцу, что бы только к детям отпустили. Видел, как и партизан вели на расстрел. Как евреев возили в Туловский овраг и расстреливали. Гетто находилось возле моста Блохина, там раньше была пристань. Немцы определили время, когда евреи могли ходить по мосту, а после запретили вовсе. Дескать, как хотите, так и перебирайтесь. Или подгоняли лайбу, садили туда евреев и вывозили на середину реки. Лайбу эту топили. Кто мог плыть – плыли, а кто не мог – добивали веслами. Видел, как издевались над ними. Например, заставляли двух мужчин брать тяжелое бревно, а немец сзади шел и с плеткой подгонял. Если кто падал, бил его, пока совсем не убьет. 

…Потом приказ у немцев вышел: всем переехать на правый берег реки. Кого в «5-й Полк», кого в гетто – евреев уже всех расстреляли. Мы спрятались там, где сейчас редакция «Витебского Рабочего». Тогда там стоял горелый дом. В подвале и сидели. Картошка была, примус. Ночью вылезешь наверх и слышишь: «Ура!» В районе Крынок семь месяцев фронт стоял. Наши никак не могли прорваться. Это произошло в феврале. 

Кто-то нас выдал. Пришли немцы, и стали кричать, чтобы мы вылезали, а то они взорвут подвал. Пришлось, вылезать. Там было три семьи. Одни женщины и дети, я самый старший мужчина. Погнали в «5-й Полк». Многоярусные нары, какая-то баланда для поддержки организма. Брюква и еще что-то. Пробыли, где-то до мая. Потом погрузили в «телятники» и повезли в район Крынок. Поезд остановился, немцы приказали быстро выходить, брать с собой только котелки. Сказали, что ведут на обед, построили в колонну и повели. Новый лагерь был в нескольких километрах. В районе Крынок есть деревня Марьяново. Там уже колючая проволока была подготовлена. Двенадцать тысяч человек привезли туда из Витебска. И сумасшедших, и с тифозных бараков. У немцев было две цели. Прогнать нас по минным полям и прорваться самим. Вторая цель (если кто- то останется жив) – заражать Красную Армию тифом и прочими заразными болезнями. Нашли там мамину сестру. Она попала туда с детьми. Только их привезли на машинах, а не поездом. Тоже с «5-го Полка». 

Сделали шалашик из елочных веток. Болото. Вода ржавая, зачерпнешь, через тряпку процедишь и пьешь. Один раз дали хлеб, булку в одни руки. 

2 июня немцы начали заставлять 125 (специально отобранных) молодых людей минировать лагерь. Мы об этом не знали. Забирают их, а куда – неизвестно. Как-то вечером бежит один и просит женщин его спрятать. Лезет в наш шалаш, а мать ему говорит, что если его найдут, то нас всех расстреляют. Посоветовала залезть на дерево. Уже стемнело. Высокие сосны. Быстренько залез и спрятался в ветках. Через несколько минут прибежали немцы и сразу к нам в шалаш. Никого нет. Побежали дальше. 

Утром проснулись. Немцев нигде нет, даже в землянке, где жила их охрана. Идем, смотрим – ямка и лежит человек убитый. Чуть-чуть землей присыпан. Дальше еще одна ямка, опять убитый. Оказывается, что этих людей заставляли минировать лагерь. А после каждому приказывали выкопать себе могилу и расстреливали. Спасся только тот, кто залез на дерево. 

… Начали просыпаться остальные. Как увидели, что землянка охраны пуста, побежали прямо на … мины. Взрывы, крик, гвалт. Тот, кто был на дереве, слез и сказал, что нас выведет. Построились по четыре человека в колонну, начали выходить. Он шел впереди, знал, где есть мины, а где нет. Дошли до мостика. Он остановил всех. Полез под мост, снял мину, и мы двинулись дальше. Полем километра два мы прошли. Смотрим, в маскхалатах навстречу нам идет несколько человек. Это были наши разведчики. Они сказали, что дальше убитой лошади идти нельзя – минные поля, по которым немцы хотели нас прогнать. Разведчики пошли в лагерь, и сразу же начался обстрел из дальнобойных орудий. 

Дошли до убитой лошади, сели. Те, кто был в хвосте колонны, не слышали предупреждений разведчиков. Давай разбирать проволочные заграждения. Нас они не послушали и начали взрываться. Пока не пришли разведчики, одному ребенку ножку оторвало и ранило других. 

Завезли нас в Смоленскую область, Тёмкинский район, деревня Вторые Воробьи. Там организовали карантин. Витебск был еще у немцев. В Смоленской области тоже было плохо с едой. Колхозникам самим есть нечего было. Ночью мы забирались на деревья. Ловили грачей, откручивали им головы, потрошили, варили и ели. По вкусу грач, как и курица, только у курицы кожица беленькая, а у грача черная. Снимешь ее и варишь. Я помню, у одного тракториста попросил хлеба. Он достал из кармана кусочек, а тот черный такой и соляркой пахнет. 

… Не дай Бог, кому-то испытать то, что пережито нами.

Источник: Дети войны [воспоминания] / записали Е. Борщевская, О. Карач, А. Погорельский, С. Таболо, О. Шпаковская. – Б.м., 2009.