Обелиск на месте концлагеря «5-й полк», г. Витебск, район, Витебская область

Это немного позже, повзрослев, понял, отчего при виде «завоевателя» люди холодели, сжимались ненавистью сердца односельчан, я осознал всю мерзость, которую творили на нашей земле изверги в «человеческом» обличье. 

Как же я очутился в концлагере? Было это так. Когда немцы оккупировали мою деревушку, их частенько беспокоил, преподнося «сюрпризы», известный партизанский отряд Данилы Райцева, базировавшийся в окрестных лесах на Суражчине. Так вот, в один из июльских дней 43-го гарнизон гитлеровцев и их помощников изрядно поколотили народные мстители. По утверждению односельчан, они уничтожили высокопоставленного гестаповца и подбили немецкий танк. К слову, эта искореженная громадина еще не один год после войны так и громоздилась недалеко от д. Подтево. Той самой «весочки», сожженной вместе с ее жителями. Теперь упоминание о ней можно найти лишь в мемориальном комплексе «Хатынь». В отместку каратели дотла сожгли три деревеньки – Хотолю, Мурашки и Подтево. Последнюю сожгли вместе с ее жителями, как я уже упоминал, и которая не возродилась после Великой Отечественной. 

Жителей двух других деревень, кто так или иначе был связан с партизанами, гитлеровцы отправили в концлагеря. Среди первых в списке на отправку за колючую проволоку была и наша семья – я, мама Анна Семеновна, два брата – Иван (1929 г.р.) и Виктор (1935 г.р.). Выдал нас известный в округе полицай – предатель по прозвищу «Виктор». Дело в том, что мои отец Федор Филиппович и старший брат Егор (1920 г. р.) находились на фронте, а дяди – Константин, Андрей, Иван и Филимон – в партизанах, их семьи тоже не миновали суровых испытаний. Все они – 14 человек – до окончания войны находились в застенках Освенцима. В крематории этого ужасного концлагеря закончилась жизнь моих дедушки и бабушки. 

Очередное испытание, сильнейшее чувство страха, подавление воли пережили все, когда нас, заложников – немощных стариков, детей, матерей, больных, конвоиры гнали двое суток по июльской жаре на «новое место жительства» в концентрационный лагерь «5-й Полк». Уже первые 20 километров пути толпа обреченных преодолела с трудом. Шли без воды и пищи, налегке. Иметь при себе какие-либо вещи не разрешалось. Да и взять особо было нечего – гитлеровские разбойники все разграбили, что оставалось – сожгли. До первого перевалочного пункта, д. Михалково, добрались к исходу дня. Дети плакали, старики ойкали, стонали. Видимо, не столько от усталости, сколько от безысходности своего положения. Нестерпимо хотелось есть. У мамы оставалась последняя краюха хлеба. Мы ее всей семьей с жадностью съели, будто проглотили. Чувство голода на некоторое время притупилось. Но давала о себе знать усталость. И дремотная истома взяла свое. Ненадолго. Пробудился от неистового крика и лая собак. Людей, толпившихся на небольшом пятачке, как скот, загоняли в огромный колхозный сарай. 

Пронесся слух: будут сжигать. Группа молодежи рванула в сторону видневшегося за деревней лесочка. Раздались выстрелы. Один из подростков был убит, другие сумели скрыться. Люди находились в шоковом состоянии. 

Никто не знал, что нас ждет. К счастью, преступный замысел гитлеровцы не осуществили. Нет, не из гуманных соображений. «Спасателем» оказался торговец-перекупщик «живого» товара, который тут же отобрал с десяток парней и девушек для отправки их на принудительные работы в Германию и ее сателлитов. В числе их оказался и мой 13-летний брат Иван. Батрачил на бауэра. Отношения и условия хозяина и его семьи к остербайтерам известны какие были – скотские. Освободили братишку союзники по антигитлеровской коалиции. 

Однако продолжу рассказ о дальнейшей судьбе земляков. Назавтра, где-то в полдень, мы оказались у огромных ворот концлагеря «5-й Полк». Что бросилось в глаза? Вокруг колючая проволока. Сторожевые пулеметные вышки, прожектора. И мордатые охранники, из немчуры и полицаев, с овчарками. А у бараков мы увидели много полураздетых худющих людей, в основном женщин и детей – тех, кто стал обитателем этого «заведения» несколько раньше нас. Как потом выяснилось, в теплые июльские дни лагерники пытались таким образом избавиться от вшей и блох. В бараках огромная скученность (многоярусные нары были до самого верха), голодающие пленники содержались в грязи. Днем при раздаче пищи получали на троих 3 литра баланды из неочищенной брюквы и гнилой картошки, по 2 кусочка полусырого с опилками хлеба на душу. На ужин мутная водица, называемая то ли похлебкой, то ли чаем. Таков был суточный поек. И как радовались голодные невольники, когда в вонючей баланде иногда попадались прожилки мяса павших лошадей. 

В этом скотском загоне без окон и оказалась наша семья. Люди болели тифом, чесоткой, из-за чего по 25 и более человек умирали ежедневно. По имеющимся архивным документам, в этих застенках замучено и уничтожено примерно 80–100 тыс. невольников. Это с учетом 40 тыс. военнопленных, находившихся в концлагере с августа 1941 г. 

Так и текли, проходили суровые будни за колючей проволокой – без просвета, без надежды на лучшее, в унынии и депрессии. Дума у всех была одна: как выжить, где раздобыть кусочек хлеба. Словом, людские страдания продолжались, методы уничтожения заключенных становились все изощреннее. Почти ежедневно по 30–40 человек отбирали и угоняли за пределы Витебска рыть траншеи, окопы, таскать камни, разбирать разрушенные бомбежками дома. В бараки возвращалось на 5–10 работяг меньше. Больных, изможденных непосильным трудом, тех, кто не мог идти, пристреливали. В эти рабочие группы зачастую попадала и моя мама. Иногда на «воле» ей удавалось раздобыть килограмм-другой картофеля. И тогда вечером мама нам устраивала «праздник живота». Казалось, ничего вкуснее нет на белом свете, чем сваренная в «мундире» бульбочка. Макали ее в соленую воду и, подавивши зубами, жадно проглатывали. 

Были для узников и редкие послабления, отдушины. Случалось такое, когда в концлагерь прибывала какая-то комиссия. Возможно, международная. И все-таки омерзительные злодеяния над людьми проходили почти ежедневно. 

Своими глазами видел, как очумелые от голода и издевательства люди сводили счеты с собственной жизнью, бросались на колючую проволоку, видел, как на подростка из нашего барака натравливали собак, как истязали мужчину за то, что тот близко подошел к запретной зоне. 

Список варварств, издевательств можно продолжать и продолжать. Кошмары обуревали обездоленных лагерников. Репрессии, истязания продолжались изо дня в день, из месяца в месяц. 

Прошел год. В марте 1944 г. всех вывели из барака, несколько раз пересчитали, построили в колонну и погнали в направлении райцентра Лиозно. Куда, зачем? Мы не знали. Правда, скоро стало известно: оказались мы в районе населенного пункта Крынки. Не все выдержали дорожные мытарства. Немало мертвых осталось лежать на том нелегком и страшном пути. 

Зачем же потребовалось переводить заключенных из одного ада в другой? Ответ прост и ясен. В этом концлагере командование Вермахта держало нас как живой щит, как прикрытие, с целью притормозить наступление войск Красной Армии на данном направлении. 

К исходу дня сборище «переселенцев» было на новом месте. Что же представлял собой этот лагерь смерти? Редколесная территория, обнесенная колючей проволокой. Вокруг пулеметные вышки. Подходы к нему заминированы. Внутри ни единой постройки, где бы невольники могли укрыться. Словом, люди оказались в настоящей ловушке, западне. Условия для жизни  невыносимые. Мне думается, они намного страшней и трудней, чем в «5-м Полку»: там были многоярусные барачные нары и крыша над головой. Здесь же, хотя изредка пригревало мартовское солнышко, ночью холод пронизывал исхудавшие тела до костей. 

Кое-кому из этого многочисленного скопления человеческих тел, в том числе и нашей семье, удалось из еловых, сосновых лапок, другого подручного материала соорудить что-то наподобие шалаша. Разводить костры строго-настрого запрещалось. Многие узники, потеряв память и способность передвигаться, лежали в грязных лужицах. Никакого медицинского обеспечения. 

О питании. Как говорится, ни еды, ни чистой воды. Дневной рацион, как рассказывали старшие по возрасту узники, был рассчитан на 2 тыс. узников, а в лагере находилось 12 тыс. человек. Каждый день пребывания в лагере уносил в мир иной не менее 50 человеческих жизней. Обессиленная похоронная команда не успевала рыть канавы для мертвых, их выносили за ворота лагеря. Умерших становилось все больше и больше и их уже не выносили, они лежали рядом с живыми, распространяя трупный запах. Последние трое суток, перед самым освобождением из фашистских лап, наши мучители едой вовсе не обеспечивали. 

Что особенное осталось в моей детской памяти из скитания по лагерям смерти? Вот некоторые «картинки». 

В теплый весенний день сотни узников гитлеровцы согнали на лесную поляну. Сбор ничего хорошего не сулил: страх был в глазах старших. Опасения оправдались – разыгралась жуткая трагедия. На глазах всех узников здоровенный палач, восседая на лошади, плетью истязал обессилевшую узницу, пытался растоптать ее лошадью. Напрасно узница молила о пощаде. Ни раздирающие душу ее крики-рыдания, ни горькие детские слезы и крики ее ребенка – ничто не остановило изверга-людоеда. Вволю поиздевавшись над беззащитной женщиной, изверг хладнокровно застрелил свою очередную жертву. Оказалось, что эта женщина не выдержала лагерной жизни – потеряла рассудок. Она беспрерывно сновала по лагерной территории, все показывала, целуя, фотографию мужа-красноармейца и кричала, обращаясь к полицаям, что скоро возвратится ее любимый и всем им, предателям, непременно отомстит. 

До скончания своего века не забыть и тот день, когда моя жизнь висела на волоске. А произошло следующее. Мама отошла на непродолжительное время от шалаша, в котором мы находились, предупредив меня, чтобы я никуда не отлучался. В это время у нашего укрытия появился надзиратель и приказал, чтобы все выходили наружу. Заглядывать в шалаш полицай не стал – боялся заразиться сыпным тифом. Ударил прикладом по нашему шалашу и наша «хатка» развалилась. Я оказался под ветками. Полицай ткнул штыком в развалины шалаша и попал в мою правую руку. Как я мучился от страшной боли, описать трудно. Боль помутила сознание. Соседи изготовили тряпичную повязку из толстого слоя мха, обильно пропитали детской мочой – своеобразная народная дезинфекция – и плотно забинтовали рану. Излечился в Смоленске, после освобождения из фашисткой неволи. Широкая отметина так и осталась не только на руке, но и моем сознании. Конечно, мне повезло. А попади кровопийца штыком в голову или грудь… И сейчас бросает в дрожь от такого предположения. В таких случаях говорят: «Родился в рубашке и под счастливой звездой». 

Не получается удалить из памяти и такое злодеяние. Очень редко хозяева концлагеря привозили хлеб. Тогда многотысячная масса людей окружала машину, с которой гитлеровцы разбрасывали в разные стороны, как собакам, куски хлеба. Творилось что-то невообразимое. Обезумевшие от голода узники, лезли друг на друга, падали на землю, ругались, истерически кричали, избивали друг друга. Все это происходило под дикий гогот, улюлюканье карателей. Натешившись таким зрелищем, пускали в ход дубинки, приклады оружия по плечам узников, а то и просто стреляли в упор. Каждый раз после такого «угощения» хлебом на земле оставались лежать десятки затоптанных узниками и убитых фашистской солдатней невольников… 

Бесчеловечность, холод, голод, массовое уничтожение гражданского населения. За незначительную провинность, малейшее открытое возмущение, неповиновение, протест наказание следовало незамедлительно. Пожаловаться было некому. Все это было, все испытали, вынесли узники. О перенесенных наших муках, безусловно, не все рассказал. О многих варварских издевательствах могли бы поведать моя мама, старшие братья, односельчане. К сожалению, все они ушли безвременно из жизни. Не без помощи нацистских извергов. Военные годы, годы лихолетья, концлагеря подорвали здоровье! Муки людские, мое суровое детство, опаленное войной, закончилось в ночь на 3 июня 1944 г., когда разбежалась ненавистная охрана концлагеря. В тот же день саперы Красной Армии и разведчики стали выводить узников лагеря по единственной разминированной тропинке. И вывели-вывезли 8 тысяч стариков, женщин и детей, а четыре тысячи так и остались лежать в лесном массиве, они уничтожены нацистским Вермахтом. 

И в заключение. Горько и обидно бывшим детям-жертвам войны нередко встречать равнодушие и непонимание той части молодежи, которая смутно представляет, что такое нацистские концлагеря. Хотелось бы верить: нить исторической памяти не порвется, забвение страшного прошлого в сознании соотечественников не произойдет, люди сохранят и увековечат пережитое седыми детьми войны – узниками нацизма. Это часть нашей национальной памяти, нашего национального самосознания, без которых невозможно формирование идеологии государства. 

Волонтер Дарья Жилач